Многие из нас армяне, потому что родились в армянских семьях, крестились в армянских церквях. Армяне, потому что говорят на армянском. Есть люди, являющиеся не армянами, а просто имеют «армянское происхождение» и т. д… Каждый сам определяет свою идентичность, выбирает способ ее представления… Но есть также люди, которые являются армянами не потому, что так определили сами либо обладают вышеуказанными «преимуществами», а потому, что… выстояли.

Говоря о скрытых армянах, мы всегда затрагиваем болезненные темы потерь, лишений, оторванности от собственной культуры и языка. Однако эта история о преимуществах армянина,  оставшегося по ту сторону границы…

Давид вырос у подножия горы Маратук, каждый день рано утром отправлялся пасти домашних животных туда, где развалины армянской церкви превратились в память о том, что когда-то здесь жили такие же как он армяне. Маратукский монастырь Св. Богородицы был для всех местом, полным таинства, даже мусульмане опасались срывать плоды с деревьев напротив церкви, считая это грехом. Маратук был священным местом не только для армян, но и местных арабов и курдов, а те, кто позволял себе неуважение к нему, «получали Божью кару». Давид помнил, как курд, долгое время искавший в окрестностях церкви золото, наконец нашел армянские сокровища, принес домой, а спустя какое-то время онемел.

Давид, чья семья была единственной христианской семьей во всем селе, молча следил, как стада животных, принадлежащие курдам, когда-то истреблявшим армян, подыхают, как перестали плодоносить поля.

Давид тогда еще не знал, чем он отличается от своих сельских друзей, знал только, что он армянин, а остальные мусульмане. Не понимал также, как удается сельским старикам, называющим себя арабами, говорить «на языке его деда»… Это наверное армянский, которого он не понимал…

Хотя ввиду отсутствия в Сасуне действующей церкви и иерея семья не могла креститься, но дедушка с бабушкой перед пасхой сорок дней постились, потом мама в дни Пасхи красила яйца, угощала сельским друзей-арабов, устраивали с ними «битву» на яйцах, а во время исламских праздников навещали соседей и поздравляли. �?ногда в село приезжал Он.

Его имя вслух не произносили – боялись: могучий сильный мужчина, все ужасались, когда он входил в село, говорили – араб. Но когда дедушка Давида говорил по-армянски, «Араб» прекрасно понимал его. «Араб» приходил, целовал руку маленького Давида, и говорил всем мусульманам села: «Если обидите эту семью, всех сожгу». Дедушка Давида говорил: «Его отец спас нас в 1915-м».

Отец деда Давида, Саркис, был иереем в другом селе.

«Когда начались погромы, солдаты увели отца моего деда работать, тогда знакомая женщина-мусульманка спрашивает: «Что это ты делаешь, Саркис?» А тот отвечает: «Работаю, чтобы спасти свою жизнь». Женщина предлагает убежать, не то убьют. Саркис все бросает и убегает.  Добирается до одного села, где добрый араб прячет его в своем доме, потом дает землю в своем селе и говорит: «Оставайся с нами». Дед Саркис говорит, что он не станет вероотступником, а арабы ничего не сказали. В селе все указывали пальцами на нашу семью. Дедушка был очень уважаемым человеком. Ткал в селе ковры – у него был специальный станок, представляете. Кто в то время в селе знал, что такое – станок для ткания ковра… Потом дедушка Арут продолжил дело своего отца – он тоже ткал    ковры, рассказывает Давид.

В то время в селе было несколько спрятавшихся армянских семей, которые со временем все приняли ислам, либо, чтобы избавиться от притеснений в отношении христиан, переехали в Стамбул, крестились, вступили в армянскую общину, армянские школы… Осталась только семья Саркиса.  В свое время, когда провели перепись и им выдали удостоверения личности, семья захотела, чтобы в графе «религия» записали «христианин». Однако руководитель по вопросам регистрации населения отказался и в документе записали «мусульмане». Пришлось проглотить обиду, но это обстоятельство оказалась спасительным для Давида, когда он служил в турецкой армии.

«В карте идентичности было записано «мусульманин». Но высокопоставленные офицеры знали, что я армянин. Воинская служба прошла очень спокойно. Политическим активистом не был, в разговоры не вмешивался. Потом самые близкие мои друзья узнали. Один сказал своей семье, что у него есть друг-армянин в армии. Его мать пришла и сказала мне: «Вы такой же нормальный человек, как мы?…» Позже, когда познакомились поближе, радовались, что имеют друга-армянина».

Впоследствии Давид с братьями и сестрами переезжает в Стамбул, крестится и в документах записывает «христианин». Вспоминает, что когда уезжали из села, соседи-мусульмане плакали.

«Бабушка не поехала с нами: кроме Сасуна, она не могла жить ни в каком другом месте. Мать тоже осталась с нею. Когда на зиму приезжали к нам в Стамбул, бабушка постоянно жаловалась: «Что мне делать в Стамбуле, здешний воздух грязный, вода мутная, ноги болят здесь, такого места, как Сасун, на свете не существует, лао».

«Здесь мы как будто не одиноки, – продолжает Давид. –  Но это только кажется. В действительности стамбульские армяне до сего дня не хотят принимать нас за своих, потому что мы выросли среди мусульман. Здешние армяне не выдают за нас дочерей, говорят – «В детстве ты был чабаном». Для них не имеет значения, что дед до конца жизни боролся за сохранение своей веры, они не представляют, что значит – быть изгоем, оставаться единственной христианской семьей во всем селе. Знаете, в том селе дедушки у всех были армянами. Старшие знали армянский. Но только мы называли себя армянами. Потому что только мы остались христианами. Остальные христиане-армяне намного раньше покинули село. Это молчаливая борьба идентичностей: существует тот, кто способен дольше сопротивляться. В других селах тоже есть армяне-христиане, но живут вместе несколькими семьями, а мы во всем селе были одиноки.

Бабушка впервые переступила порог церкви, когда в годовщину смерти дедушки повел ее в одну из стамбульских церквей.

В селе нас защищал тот араб. Мы остались одни, но если бы нас было много – мусульмане показали бы свои зубы: ничто не изменилось. Когда дедушка скончался, в Сасуне даже иерея не нашлось, чтобы похоронить его по христианскому обряду. До последнего вздоха дедушка сохранил верность своей вере, сказал тете: «Будь внимательна, если сознание мое будет не на месте, чтоб они не читали надо мной мусульманскую молитву». Дедушка скончался, сельские мусульмане привели имама, но мы не позволили. Потом на могиле дедушки оставили мусульманские надписи… Это самое болезненное воспоминание моей жизни, дедушка не был достоин такого».

Старший брат Давида женился на односельчанке, семья которой была корнями армянская, однако давно приняла ислам.

«10 лет боролись. Семья девушки не хотела, наши тоже были против. Религии были разные. Они тоже были армянами, но мусульманами. Мы даже были очень далекими родственниками, и все это знали. Но брату сказали: «Пойди сделай намаз в мечети – отдадим девушку». Мы не приняли. Брат не пошел в мечеть, но и не крестился… В церковь ходит, свечи зажигает, но не крещен. Не хочет, чтобы у семьи девушки в селе возникли проблемы. В конечном счете, поженились.  Но десять лет дожидались. Девушка своей семье заявила, что ни за кого другого никогда замуж не выйдет, годами упорствовала, вынуждены были согласиться… Сейчас с нами очень счастлива. Вместе с нами отмечает наши праздники».

Каждое воскресенье Давид ставит в церкви три свечи: одну за семью, другую – за то, чтобы не свернуть с верного пути, еще одну – за Маратук.

«Мы не покинули наше село, нашу землю, наши храмы. Сейчас с тоской вспоминаю детство, горы, поля… Маратук обладает особенной силой. Не знаю, почему армяне считают ее священной, но какая-то сверхестественная сила там есть. Люди собирают камни, разбросанные у монастыря, и хранят в карманах, чтобы защитили их от болезней. Церковь сейчас разрушена: безбожники есть всюду. Два года назад съездил в Сасун: кто-то поднялся и хотел из верхней кромки церкви достать камень, чтобы использовать как стройматериал.   Сказал ему: «Что ты делаешь, спускай сейчас же». Повернулся,  посмотрели сказал: «О, ты же сын Акопа. Я твоего отца хорошо знал». Сказал – и повернулся, ушел…

Когда армяне из других стран приезжают в Сасун, после возвращения рассказывают родственникам и друзьям: «Там видели несколько отуреченных армян…» Если даже удается убедить, что мы не отуречены или не стали курдами, все равно, им кажется, что мы, как армяне, здесь жалки, не имеем права голоса, думают – как жалко этих людей. �?м кажется, что я чрезвычайно несчастен, потому что не говорю на армянском. Однажды меня спросили: «По-твоему, мы более несчастны, что сохранили наш язык и культуру, но навсегда остались в тоске по родине, или вы, что остались на своей земле, но армянского не знаете, не можете даже креститься». Люди считают сумасбродством – оставаться в этих горах и более ста лет в одиночку противостоять там. Думаю, я счастлив. Да, я не знаю армянского, но учить или не учить его зависит от меня: учусь.   Несколько лет назад я даже крещен не был, но и эту проблему преодолел… Мне под силу собрать крохи моей истории, могу закрыть эту брешь: моя младшая сестренка в Стамбуле ходит в армянскую школу – это  самая большая моя победа, своих детей тоже отправлю в армянскую школу. Часто меня спрашивают: «Почему не эмигрировали. Хотя бы не пришлось испытать столько невзгод». А я отвечаю: «Твои дети пережили меньше трудностей, но сегодня ты пришел и плачешь на руинах дедовского дома, приходишь гостем, а я приглашаю тебя в свой дом. Да, именно мой дом стоит в Сасуне».

У меня не так много – то, что есть, имею с рождения. Но всегда имел то, о чем вы плачете 100 лет…

Софья АКОПЯН