22 апреля по инициативе Министерства Диаспоры РА организуется вечер чествования Перча Зейтунцяна. Он состоится накануне 99-й годовщины Геноцида армян. А Перч Зейтунцян внес колоссальный вклад в геноцидоведение, наилучшим проявлением которого стала пьеса «Великое молчание».

В 1982 году Перч Зейтунцян написал драму «Великое молчание», которая была поставлена в драматическом театре им. Грачья Капланяна. Постановщиком был Армен Хандикян. Это произведение не покидает театральную сцену на протяжении уже тридцати лет, констатируя счастливое долголетие. Это означает, что произведение Зейтунцяна было написано не на один период времени, а стало одной из тех классических ценностей, которые сопутствуют литературе и театру.  В центре драмы – судьба великого западноармянского поэта Даниела Варужана. Его человеческая трагедия, присоединившаяся к трагедиям миллионов соотечественников. Действующими лицами драмы являются также Комитас и Рубен Севак. По существу, Зейтунцян первым приводит в пространство  драматургии Комитаса и двух великих поэтов, тем самым сформировав их литературно-художественные образы.

Чтобы избежать любого неверного восприятия, заметим здесь, что наше наблюдение касается контактов Комитас-Варужан, тогда как образ Комитаса в нашей драматургии имел свое определенное отражение, о нем писали пьесы Егише Петросян  и Левон Абрамян. Больничным годам Комитаса посвящено еще одно драматическое произведение, поставленное в телетеатре.

�?дея писателя самобытна: в пространстве драматического произведения оказались три индивидуальности – каждая со своей судьбой и биографией. Всех их объединяет историческое время, реальность, которая своеобразно отражается в их биографиях, становится водоразделом. Объединение трех этих индивидуальностей  в одном произведении имеет свое объяснение: каждый из них является мощным явлением, носителем национальной нравственности и идентичности, соответственно,  их судьбы становятся символами. Рубен Севак и Комитас в этом произведении имеют эпизодическую функцию, однако  целью писателя стало сформировать собирательный образ интеллигенции и сопоставить его со временем, той группой людей, которая также в том времени находится в той же трагедии. В этой драме Зейтунцян также избрал  один из самых жестоких периодов нашей истории, однако здесь время начало действия намного четче – 24 апреля 1915 года. То есть – день великой депортации. Писатель привносит точность в исторические реалии: 24 апреля рассматривает не как день осуществления Геноцида, а депортации, после которой уже на протяжении нескольких месяцев депортированные проходят по пути мучений, некоторые на короткий период оказались в кажущейся свободе, и только потом были убиты.  Как и в романе «Последний восход», писатель здесь также изобразил ход депортации, изматывающий душу ход скитаний, которое в конечном счете завершилось жестокой резней. В художественной ценности произведения прибавляется также его историческая ценность, более обстоятельно представляются жестокие этапы великой трагедии, тем самым более ярко представляя все то, что охватывает в себе понятие «Геноцид».

Перч Зейтунцян назвал пьесу «Великое молчание». Это название, содержащее в себе глубинную трагическую квинтэссенцию, поскольку писатель приближается к шекспировским  рубежам: последняя фраза трагедии «Гамлет» «Остальное – молчание» трактуется здесь своеобразно – безразличие истории, возникшее в биографиях героев «пустое пространство» расценивается как Великое молчание, которое должно быть нарушено… В названии драмы звучит также протест и бунт, поскольку история не в праве предавать молчанию ту великую трагедию, через которую прошел целый народ, утратив лучших из своих сынов.

При написании пьесы драматург не прибегал к новым драматическим формам и своеобразному построению композиции. Он руководствовался принципами традиционной драмы, отказавшись даже от столь присущих его драматургии публицистических элементов и преимущественно следовал за психологической драмой.  В соотношении последовательности событий и композиции все опирается на восходящих действиях, делая более выпуклым апогей. Верный своим принципам, Зейтунцян здесь также прибегает к воспоминаниям-видениям, которые не только обогащают драматическую конструкцию, но и формирует своеобразные временные различия – в пространстве одного времени утверждает существование и присутствие другого времени. Видение, память или сон для Зейтунцяна имеют важное значение. Это художественный прием, рассматриваемый Зейтунцяном как кочующий из эпического в драматургию, привнесение в сиюминутность сценического действия эпизодов, выпадающих из череды событий, которые   порождают новые пласты череды событий, рассматривая художественное время в его разнообразии. «Монтаж отдаленности» превращается в один из компонентов драматургии Зейтунцяна, привносит в камерные рамки драмы эпизоды, которые, внешне имея информационно-разъяснительный характер, расширяют границы эмоционального воздействия, представляют биографии и психологические описания героев в многослойных развитиях. Первое видение-воспоминание Зейтунцян в структуре череды событий располагает в то время, когда Даниел вспоминает своеобразный подвиг жены, Араксии – ее решение выйти за него замуж. Даниел и Аракси пребывают в волнении и глухих муках: составлены списки депортируемых, из Константинополя уводят лучших.  Чуть ранее присланный близким другом человек сообщил, что его имени в этом списке нет, и это доставляет поэту не радость, а глубокую боль, поскольку он не хочет отделяться от соотечественников, не хочет жить обеспеченной жизнью, когда под угрозой судьба целого народа. Драматург выстраивает своеобразную-увлекательную картину прощания Даниела с Аракси, где кажущийся мир, присутствие эмоций скрывают нарастающую тревогу и боль. Даниел вспоминает, что живущая в провинции девушка сумела отбросить предрассудки, мнение окружения и выйти замуж за поэта и учителя.  Долгие годы он не говорил об этом, ничего не сказал Араксии, теперь же, когда «пограничная ситуация» стала уже реальностью он вспоминает об этом, смотрит  на мирно спящих двух сыновей: «Ужасная зима… В белой бесконечности люди воют подобно шакалам. С Востока на  Запад полыхает война… В этом году так холодно в яслях, где подстилка не расстелила свою золотую мягкость, трава не распространяет сохранившийся с лета свой аромат… Безлюдны хлева с сорванными дверями, на полуобрушившихся крышах снег наметает свои белые надгробья. Младенцы �?исусы мерзнут в эту ужасную зиму». �? за этим монологом, содержащим в себе колоссальный трагический акцент, следует, перенося на годы назад,  видение встречи Араксии и Даниела. Это лирическое отступление  от драматического хода необходимо писателю, чтобы отразить ту великую любовь, которая сформировалась между двоими, показать поэта Варужана. Гибель поэта намного более трагична, ибо уходит один из величайших переводчиков национальной сущности, могучая индивидуальность,  которая была лидером духовных размышлений тысяч. Зейтунцян приводит здесь отрывки из стихотворения Варужана, чтобы показать не только его талант, но и сформировавшееся в нем стремление в пантеизму, природе… Варужан пошел на смерть, создав свой цикл стихов  «Песнь хлеба» ставший шедевром национальной идиллической литературы. Зейтунцян подчеркивает, что в годы уже начавшейся Первой Мировой войны, когда положение западного армянства день ото дня становилось все трагичнее,  когда ужас смерти и уничтожения объял всех, Варужан создал свой цикл «Песнь хлеба», прославляя природу, хлеб, основы существования… Один из выдающихся представителей современной константинопольской армянской литературы Роппер Аттечян писал об этом цикле: «Для любителей нашей литературы апогеем представляется последний и незавершенный поэтический цикл Даниела Варужана «Песнь хлеба». Несравненный поэт весь свой талант и словарный запас армянского языка использовал, что спеть гимн хлебу – начиная с первого сева, выполненного кропотливой работой земледельца, до аромата горячего хлеба. Для любителей литературы высшее наслаждение – читать то или другое из этих стихотворений, некоторые из них стали уже очень известны – такие, как «Андастан», являющееся последним стихотворением цикла».

Размышления Зейтунцяна и Варужана, философия взаимосвязанности природы и народа здесь сливаются воедино: как и Варужан, Зейтунцян рассматривает хлеб как символ вечности, основу существования… �?дущий на смерть  поэт прекрасно понимал, что вечность народа – в созданном им хлебе, что гимн хлебу станет одним из символов его вечности.

Поэтический цикл «Песнь хлеба» должен был предшествовать «Армянской книге Гомера», которую планировал написать поэт. �? это не было случайностью. Видя происходящее вокруг, Варужан, в отличие от Григора Зограба, который был полностью политизированной личностью, еще не верил, что турки могут совершить варварство, полагал (наивная вера поэта. – автор), что все изменится, посему задействовал мысль, чтобы создать новые отражения истории своего народа, записать легенды и народные сказания…  �?менно этот Даниел Варужан отражен в произведении Зейтунцяна – не столько осуждающий, сколько все еще верящий, посему лиричность первого акта раскрывает его душу, преисполненную безграничных эмоций…

Второе видение Зейтунцян создал в третьем акте пьесы, представляя картину тюрьмы, составляющую основу драмы. Годы юности Варужана, период обучения, и встречаются двое юношей – Даниел и Ваграм. Будучи знакомым с биографией Варужана, нетрудно сразу угадать, что Ваграм – великий трагик Ваграм Папазян, школьный товарищ Варужана. Эта картина в череде событий не имеет важного значения, ее существование решает одну задачу – показать сумасбродство Варужана, когда решает босиком идти на экзамен. Это также дает информацию о том, что две наших величайших индивидуальности были школьными товарищами. Возможно, и Папазян разделил бы выпавшую на долю константинопольских армян трагедию, если бы в апреле 1915 года не был в Тифлисе. В этом видении Зейтунцян упоминает юношескую игру, которая нарушает мрачность тюремной камеры, привносит в пространство действия радость, детское сумасбродство. Зейтунцян сторонник представления о том, что драма, как разновидность искусства и литература, является отражением условности и игры, не является правдивым воспроизведением жизни, так что применение театральных элементов  (а видения и воспоминания воспринимаются как отражения этой театральности) делают произведение богатым и многослойным, расчленяет череду событий на фрагменты, которые, по существу, обладают внутренней взаимосвязью, способствуют всестороннему преподнесению биографий действующих лиц. Если в ряде драматических произведений Зейтунцян прибегает к проголосу, то здесь, в качестве идейного и эмоционального обобщения, имеет место эпиголос, не выбивающийся из общей композиции, а, сливаясь с ней, утверждает начало нового  пути Поэта. Действия второй чиста драмы развиваются в Чангре, ставшей для Варужана местом ссылки. Здесь он оказался в доме �?скуи – женщины-армянки, ставшей свидетелем последних дней великого поэта. В этом эпизоде, обобщающем трагическую историю, Зейтунцян, по существу, не добавляет ничего нового к уже известным событиям и происшествиям, не прибегает к символически-условным решениям, а завершает историю. �?звестно, что после великой депортации были не только разграблены дома армян, но и уничтожены миллионы документов, были сожжены многие еще не опубликованные литературные произведения. Отобранные у армян книги и рукописи не только сжигались, но и распределялись в уездные магазины для использования.  Стихи Варужана также оказались на прилавке одного из магазинов Чангра. �?скуи просит, чтобы ей дали бумагу  от сыра… Взамен она отдает зажатые в ладони гроши – сбережения всей жизни… Таков эпилог, в котором сконцентрированы  различные чувства и отношения. �?з магазина бакалейщика ученик турка-продавца выталкивает �?скуи, потому что она произвела впечатление сумасшедшей на этих людей, не знающих письменности, поэзии, тогда как женщина-армянка отдает все свои сбережения, чтобы спасти  стихотворения. Друг против друга выступают различные ценности, восприятия, которые и формировали на протяжении десятилетий противоречия между живущими бок о бок народами…

Поэтический цикл «Песнь хлеба» считается незавершенным, поскольку Варужан сам не смог завершить его, а некоторые произведения во время обыска исчезли. �? кто знает, если бы зейтунцяновских матушек-�?скуи было больше и повсюду, возможно, были бы спасены многочисленные ценности, возможно, до нас дошли бы другие произведения западноармянских поэтов, поскольку очевидно, что литературное наследие, особенно павших жертвами  Геноцида, неполно.

Литературоведение не затрагивало этот вопрос, довольствовавшись произведениями, известными в виде книг, между тем во время обысков и разграбления многое исчезло. �? то, что стало хотя бы предметом озабоченности литературоведения, обеспокоило Зейтунцяна…  �? именно Зейтунцян в своей драме по-своему протестует и кричит… Здесь есть обобщение образов �?скуи и двух сестер, спасших Чарэнтир Мушского монастыря Сурб Карапет: посредством образа �?скуи писатель затрагивает всех известных и неизвестных людей, которые спасли многие мощи, тем самым противопоставляя искусство и литературу ужасной страсти убийства…

В своих драматических произведениях, особенно посвященных теме Геноцида, Зейтунцян всегда строит какую-либо ключевую сцену-диалог, которая становится  идеологическим стержнем, апогеем поляризации конфликтующих сил. Эти сцены-диалоги раскрывают те идеологические конфликты, которые существуют между выступившими друг против друга силами, «жертвами» и «палачами». В драме «Великое молчание» этой сценой является диалог Огуз – Варужан,  происходящий в Чангре, куда сосланы уже многие, где находятся Рубен Севак, Комитас… Беседа происходит в кабинете местного ответственного �?ттихата. Друг против друга сидят Огуз и Варужан. Варужана заставляют написать  биографию, затем спрашивают, на каком языке написал – армянском или турецком… Это начало беседы, за которой происходит представление биографии Варужана им самим, которое завершается следующим образом: «Моим желанием было подарить людям будущего такую мощную песню, чтобы Родина хотя бы не пожалела о том, что родила такое существо, как я».  �?менно это предложение  становится средством развить ту жаркую беседу, которая необходима Зейтунцяну для выявления особенно позиции турок, озвучивания ответов на волнующие армян вопросы. Почему турки решили организовать депортацию, геноцид, почему истребили живущих на своей земле людей, принесших турецкому государству колоссальную выгоду. �? писатель прибегнул к интересной уловке: озвучил все устами Огуза, тем самым сделав более метким и ярким «оправдание».

ОГУЗ: – Я знаю, знаю, кто такой армянин. Знаю и все грехи армянин. Все знаю. Хотите, перечислю. Армяне очень талантливо усвоили  европейскую цивилизацию, на протяжении веков сохранили свою религию, церковь и язык. Армяне создали и развили промышленность нашей страны, торговлю, дали расцвет нашей литературе, содействовали прогрессу нашего печатного искусства. Основали наш национальный театр. Это – два. Армяне сумели несколько раз спасти нас от полного развала… Продолжать, или достаточно?

Этот диалог создан воображением автора, однако не далек от действительности, поскольку многие турки именно в тот исторический период признавались во всем этом, некоторые из них даже боялись армянских богатых людей, политических деятелей, ощущали себя незначительными рядом с выдающимися представителями армян в литературе, искусстве, науке и медицине. По существу, Турция жила и процветала не только за счет турецкого элемента. �? �?ттихат особенно большую угрозу чувствовал от того, что армяне, греки способны сделать свой колоссальный интеллектуальный потенциал, финансовые средства приоритетом и занять властные позиции в Турции. Одной из главных причин Геноцида было именно это, и этого коснулся Зейтунцян, впервые в нашей драматургии озвучив эту мысль, впервые попытавшись объяснить реалии.   Устами Огуза писатель озвучивает мысль о том, что армяне, в конечном счете, выскажутся о своих преимуществах, не позволив туркам властвовать над ними. До сего дня турецкие чиновники, политические деятели, историки не хотят признать именно эту истину, которую драматург Зейтунцян озвучивает, тем самым, возможно, немного «очищая» Огуза.  Писатель не случайно избрал Огуза и поместил в его биографию факт окончанию Сорбонского университета. Уже в начале XX века многие турки обратили свои взоры на Европу, стремились получать европейское образование, тем самым создавая предпосылки противостояния армянам. �? именно стоящие близко к европейскому образованию, прикоснувшиеся к европейской цивилизации задумали �?ттихат –  якобы как партию, сохраняющую туркизм, скрывая под этим туркизмом и прогрессом уходящие вглубь программы и заговоры. Кстати, долгое    время армянская историография не затрагивала тот факт, что �?ттихат на своем учредительном съезде в 1889 году уже выдвигал вопрос истребления армян. Даже турецкая историография отмечает, что иттихатовцы оказались в отношении армян намного более жестокими, чем гамидовцы, соответственно, Зейтунцян склоняется к намекам, в рамках предоставленных литературным материалом возможностей затрагивая столь важную проблему. Здесь писатель  не вступает в политические дискуссии, поскольку перед Огузом находится Даниел Варужан, поэт, руководствовавшийся чувствами и эмоциями, столь далекий от политики.

В романе «Последний восход» Зейтунцян стремится к пылким и всесторонним политическим дискуссиям, ибо герой Григор Зограб – одна из наиболее видных индивидуальностей новой истории Турции, мощный политический муж, наводящий ужас на иттихатовцев.  Не случайно, что в беседе с Варужаном Огуз упоминает имя Зограба, говорит, что он сможет помочь своим соотечественникам, прекрасно зная, что Зограб уже избрал путь беженца, что и его обманом доставили в место, где зверски убили  его, опасаясь даже, что воскреснет человек, которого принимали и в Европейских странах. А здесь все опирается на чувственность. Не случайно также, что Даниел  Варужан, в отличие от Зограба, обращается не к историческим доводам, а чтобы показать варварство турков, ссылается на Виктора Гюго: «Все в развалинах и скорби. Здесь прошли турки». В основу своего спора Зограб закладывает политические анализы и комментарии, Варужан же склоняется к нравственным ценностям и упоминает фактор совести. Таким образом, Зейтунцян в этом вопросе прибегает к любопытной типизации, приводит литературный образ в соответствие его прототипу, характеру и облику. Выстраивая диалог, писатель прибегает также к самобытной уловке: лицом к лицу сидят люди, один из которых победитель, другой – побежденный. В неравной борьбе победил Огуз, ибо он говорит с человеком, который через нескольку часов будет уже убит, посему придает  беседе благообразный тон, даже обращается «дорогой Варужан», сознавая, что Варужан и другие уже не представляют силу, что они обречены. Спокойный ход беседы, внутренняя издевка свидетельствуют о самоуверенности Огуза. Не будь этой ситуации, если бы против Огуза сидел не осужденный на смерть  Варужан, беседа приобрела бы совершенно иной характер, Огуз побоялся бы самой идеи вступить в спор с Варужаном, однако сейчас он хозяин положения, и может позволить себе быть любезным, терпеливым, прощяющим… Зейтунцян построил сцену на лаконичных, сдержанных текстах, скрытых психологических напряжениях, в то же время формируя подтексты, которые особенно проявляются в случае Огуза, поскольку этот чиновник говорит одно, предположительно скрывая главную мысль, большое внутреннее ликование. Внешне диалог обладает слабо выраженным публицистическим дыханием, кажется, каждое из действующих лиц делает свое заявление, между тем в реальности во внутреннем слое этой кажущейся публицистичности – психологический спор, который каждый ведет по-своему. В самом начале сцены Огуз избавлен от внутренних пут, комплексов, но он не ведет открытого спора, не стремится продемонстрировать свое превосходство, а ведет своеобразный интеллектуальный спор, тем самым стремясь сравниться с Варужаном. Вряд ли Огуз не знал, какая величина стоит перед ним, кто такой Варужан. �?звестно, что уже в начала 1910-х годов, когда Варужан бурно окунулся в водоворот литературной жизни, бесконечно ища пути к новаторству, – уже тогда он оказался в центре внимания �?ттихата.  �? как бы далек ни был Варужан от политической деятельности, тем не менее он обладал большой литературной известностью и авторитетом, десятки тысяч людей читали  Варужана, глубоко воспринимали подлинно патриотический дух его поэзии, понимали, почему поэт стремится к сердцу племени и языческим песням… Большое влияние на художественные и эстетические взгляды Варужана оказала фламандская литература, в частности, Эмиль Верхарн, литература которого полностью пропитана революционностью. В Константинополе Варужан вместе с Костаном Зоряном, Акопом Ошаканом, Гегамом Барсегяном и Агароном Татуряном основал литературное издание «Мехян», задачей которого было возвращение к национальным корням, национальному самосознанию. Обо всем этом прекрасно знали турецкие власти, они тщательно изучили стихи поэта, прочитали его воспоминания и статьи. Огуз производил впечатление человека, который прекрасно знал взгляды и произведения Варужана, посему показывает рукопись и начинает читать:

-Плачь, Армения, несчастная женщина,

рви свои черные волосы

�? посыпая свою голову

Горячим пеплом…

Огуз считает прекрасным это стихотворение, сознавая, что он не лукавит, ценит литературную ценность, однако именно это стихотворение и подобные ему стали причиной убийства Варужана…

То, что Огуз всецело был хозяином положения и скрывал свое внутреннее ликование по поводу перспективы иметь в своих руках арестованного Варужана, становится очевидным во время их второй встречи, когда Огуз говорит уже с подчеркнутой наглостью, как хозяин, с той же наглостью сообщает число армян, убитых в разных уездах: «В Ерзнка в эти дни истребили 25 тысяч армян, в Харбердском вилайете уничтожено 15 тысяч армян, в Байбурте – 17 тысяч, в Урфе – 25 тысяч 800, в Битлисе – 43 тысячи, в Ване – 100 тысяч, в Диарбекире – 47 тысяч 800…» Бездушный, утерявший человеческий облик человек мог так представить число убитых, а потом уже заявить: «Вы своей нравственностью завтра заслужите памятник, а я, будучи предан забвению – страну и народ… Так кто же подлинный   победитель – я или Вы…» Такова причина спокойствия и притворной цивилизованности первого диалога: Огуз изначально был убежден, что истребления принесут им победу, поскольку они формировали новый народ и страну – орошенные кровью, овладевшие чужим имуществом, однако с психологией победителя… �?менно по приказу Огуза были убиты Варужан, Рубен Севак, а он ликовал…

В тюрьме и на путях ссылки Рубен Севак и Варужан были вместе. В отличие от Варужана, жившего исключительно литературой и еще верящего данным турками обещаниям, Рубен Севак уже после истреблений в Адане в своих публицистических статьях призывал подняться на ноги, восстать. В одной из своих статей он писал: «Во всей Европе, от шикарных центров мира до самых темных уголков, я не видел и не могу поверить, чтобы нашлась  другая нация, ежедневно и ежесекундно переживающая той лживой и смешной жизнью, какой на протяжении веков была наша жизнь, наша жизнь порабощенных турецких армян… Мучаться и вынужденно показывать счастливый образ… подвергаться оскорблениям, насилию, влачить жалкое существование и вынужденно озвучивать горячие возгласы благодарности… улыбаться в такие мгновения, когда должна была литься кровь из глаз, выражать крики благодарности за ту жестокую руку, которая душит тебя, умирать и духовно умирать и создавать видимость жизни, вот ужасно лживая артистическая жизнь, которая выпала на нашу долю столь долгие годы.  �? как вы хотите, чтобы в таких условиях нашим наследственным и прирожденным свойством не стала наша фальшь, а нашим естественным приспособленчеством – артистизм». Рубен Севак, будучи врачом, мог спастись,    не стать жертвой истребления, однако не принял унизительного условия – жениться на дочери высокопоставленного турецкого военного, принять мусульманство и спастись. По некоторым сведениям, Рубена Севака из тюрьмы отвезли в дом турецкого военного, чтобы он спас его дочь, находящуюся при смерти. �? Севак, верный своей совести врача, спас девушку. Но предпочел умереть вместе с товарищами, сохранив верность своему народу, семье… В своем произведении Зейтунцян не затрагивает эту историю, в драме нет истории дилеммы Севака. Да она и не была нужна, поскольку в основе этого  произведения был Даниел Варужан со своей биографией, своим могучим протестом. Зейтунцян представляет героя с нежными чувствами, даже немного угнетенного, который в тюремной камере боится мыши, говорит о том, будут ли читать их произведения, будут ли знать о них. Драматург создал противоречивые образы, наделив Варужана поразительной внутренней силой, убедительностью, между тем Севак – полностью поэт, в какой то мере далекий от реальности, наивно доверчивый. Эта писательская идея не искажает представления о Рубене Севаке, в основе драмы создает разнообразие образов, совершенно различные позиции по отношению к одному явлению – Геноциду. Тем самым драматург создал своеобразный триптих армянских интеллигентов, обобщив его Комитасом, который здесь уже находится под влиянием ужасных впечатлений, в какой то мере утративший рассудок. Любопытно, что Зейтунцян изобразил Комитаса не в мирных условиях Константинополя, а уже в Чангре, где он оказался вместе с тысячами, однако для него уже раскрылась дверь к спасению, по распоряжению лидеров �?ттихата он должен был возвратиться в Константинополь…

Зейтунцян избрал один из самых трагических периодов жизни Комитаса, когда сознание великого композитора постепенно начало тускнеть, пережитый кошмар лишал его  здоровой логики. Комитас – самый трагический образ этой драмы, ибо он уже пережил  огромные потрясения, испытал потерю близких родственников, сотен тысяч, и говорил о возвращении – утраченной логики, утерянной веры…

На пути от документального к созданию художественного образа Зейтунцян достиг в национальной драме серьезных успехов, сформировал совершенно новые подходы и принципы, рассматривал прототип в своеобразных развитиях и обогащениях, создал захватывающий симбиоз документального и художественного, когда исторически достоверный прототип в литературном произведении приобрел  самостоятельность, трансформировался в образ, созданный воображением писателя. �?менно так, в виде литературных образов предстают Варужан, Севак и Комитас, каждый из которых имеет в этой драме художественное объяснение и обоснование. Они равноценны образам, считающимся плодом художественной идеи и формируют гармонию.

Армянская драматургия 70-80 годов XX века с величайшим трудом, медленно преодолевала утвержденные стереотипы, пыталась зафиксировать новые реалии в пространствах художественной формы и фабулы, отказаться, в частности, от традиционных моделей и методов создания образа, которые длительное время ограничивали драму,  лишали ее перспектив развития и динамики. В частности, в сфере создания образа не было динамики, художественный образ был лишен обогащения, новаторских проявлений. Драматурги, особенно создавая исторические и документальные образы, оказывались в рамках «фотографического сходства», зачастую лишая литературный образ  жизненности, характерного богатства. Посему зачастую приоритетными становились образы-стереотипы, лишенные определенной философской концептуальности, возможности формировать автономную жизнь в художественном пространстве. Перч Зейтунцян, драматургия которого почти полностью строится на изображении достоверных исторических фактов и личностей, первым рискнул выступить против традиции и создал образы своего представления о художественном, которые, насколько близки были к прототипу, настолько же далеки и самостоятельны. Комитас, Рубен Севак и Варужан были созданы писателем по этой утверждаемой методике и отличались от исторических образов, созданных в армянской исторической драматургии того времени.  Сохраняя как стержень сформировавшееся представление об образе, Зейтунцян стремится к собственным представлениям об образе, рассматривая исторический образ как средство преподнесения собственных наблюдений и идей.  Так он постепенно приходит к модерну драматического образа, помимо придания образу собственной трактовки, ставит его также в рамки совершенно новых проявлений. Литературный образ – единение внешнего и внутреннего мира человека, более того, своеобразная динамика, диалектика человеческой души. �?менно в движении и развитии рассматривал Зейтунцян каждый образ, преимущественно опираясь на развитие души и внутреннего мира, в результате чего знакомые исторические образы  в литературно-драматическом пространстве приобретали особенности, способность жить самостоятельной жизнью, дифференцируясь от прототипа и трансформируясь в завершенные литературные образы.

Такую тенденцию утвердил писатель во всех своих документальных, исторических и драматических произведениях, уходя от фотографического прототипа.

Наряду с реально-историческими образами Зейтунцян создал образ Еревума, присутствие которого придает определенный мистицизм произведению, связывает с библейскими  основами, видит определенную общность между образами, созданными Бараббой и писателем.  Христос взошел на крест вместе с разбойником и убийцей Бараббой, здесь же Варужан и Севак оказываются в одной тюремной камере с Еревумом – известным разбойником, имя которого было известно многим и многие приходили в ужас при его имени.   �? вот он оказывается в тюремной камере, рядом с людьми, которые являлись представителями реальности Духа. Еревум не знал, кем были Варужан и Севак, однако его прельщает то обстоятельство, что эти люди умеют писать, красиво излагать свои мысли. �? Зейтунцян достигает проявления парадокса: разбойник Еревум становится ценителем и защитником поэтов, он отправляется к полицейским и заявляет, что он Севак, прекрасно понимая, что его ждет. Он также бунтует против Огуза, беря под свою своеобразную защиту поэтов… Армянский разбойник, человек, для которого не существует святынь, оказывается более нравственным, чем окончивший Сорбонну турецкий чиновник, сверхзадача которого – убить человека, уничтожить интеллигенцию нации… Таково убеждение Зейтунцяна, оценка образа Еревума. Более того, писатель приходит к выводу, что зачастую в настоящем разбойнике оказывается больше нравственности, чем в людях, внешне нравственных и образованных.

Левон МУТАФЯН